Вадим Геннадьевич Месяц
Подписаться на новинки персоны
Товара нет в наличии
Искушение архангела Гройсатвердый переплет, 2018Эксмо, Одиссея русского человека. Проза В.Месяца
| Страницы: 1 |
Книги Вадим Геннадьевич Месяц
Поэт, родился и вырос в Томске.
Весной шестьдесят восьмого года мой академик возвращается из Парижа, взъерошенный, растерянный. На сумке — поцелуй французской девочки и русского мальчика: символ русско-французской дружбы. Мне четыре года, на шее ожерелье из медвежьих когтей, грызу хвост осетровой рыбы (Сибирь, что поделаешь?). Думаю — бананы привезли? Брожу вокруг, делая взгляды и виды. А академик все о своем. Нет, это не настоящая революция, говорит. Это щебет скучающей профессуры, говорит. Заигрывают с Востоком, говорит. Переворачивают автомобили, говорит. Посмотрели бы они на настоящих хунвэйбинов. Димочка, не читай дилетантов. Какой там Фуко? В лучшем случае историк. Батай? Запутанная порнография. Деррида? Филологическое словоблудие. Алтюссер? Звучит смешно, кто такой не знаю. Ролан Барт, единственный — жалко, что под машину попадет. Все от сифилиса, спида и падения из окон. Кто любит буржуазию? Никто не любит буржуазию, “The discreet charm of the bourgeoisie”, говорит. Все отлично устроятся… Тебе нужно? Давай,я тебя познакомлю с настоящими людьми?
И приезжает мой страшный казачий дед Машуков (Хахарчук) из деревни Хапчеранга Читинской области на границе с Монголией. Из-под кроличьей шапки за восемнадцать рублей показывает лысый череп, улыбается во весь рот без передних зубов. Говорит: мне их баран рогами выбил, в молодости. Он читает для меня вслух “Робинзона Крузо”, “Волшебника Изумрудного города”, “Незнайку на луне”, “Последнего из могикан” и “Моби Дика” — он читает книги впервые, а я впервые их слушаю. Мы играем в линию Маннергейма, Халкин Гол, озеро Хасан, в Прагу и Берлин. Остальное время он сидит, курит “Казбек” и плетет у окна браконьерские сети, смотрит на траектории ласточек и волейбольных мячиков. Мой дед — охотник, бродяга, он родил маму Нину в золотопромывном Алдане, почти в Америке. Потом его парализует, он лишается дара речи, и я начинаю учить его азбуке и произнесению звуков всё по тем же книгам. Видя изображения Робина Круза и Пятницы, Александр Трифонович искренне ликует.Он уже научился говорить слово “Чинганчгук”. Потом он умирает, я заканчиваю свои университеты, получаю степени и премии: и все под воздействием этого старика, контрабандиста, враля, хулигана, ветерана всевозможных советских войн.
И теперь я сижу в Северной Америке на границе с индейской резервацией Poospatuck, предаюсь воспоминаниям и взращиваю сад, в котором каждое дерево посвящено заезжим русским поэтам. Сказки про воздушные шары и месть Белого Кита я воспринял буквально: остальные мои сверстники оказались серьезней. Поначалу смущаюсь, потом догадываюсь: а зачем мне отказываться от такого любопытного опыта? Славянский книжный базар (пожар?) преломляется здесь по-другому; люди, забывшие запах “дыма отечества” — беспристрастнее и чище. Лично мне нравится запах озона, звучание самого слова, — не важно, что символ перегружен “озоновыми дырами” и предгрозовыми эмоциями. Мне нравится даже то, что “озон” — удивительно неустойчивое молекулярное соединение.