«Так и хожу всю жизнь, — думал Игорь. — Лишь бы по дороге, по проторенной, исхоженной. Нет чтобы повернуть сразу. Вон слева поле. Справа забор сломанный. Иди в любую сторону. Так нет же. Жду перекрестков. А ведь, чтобы свернуть с дороги, перекрестки не нужны».
«Она выросла не здесь, а ближе к центру страны, где на многие километры вокруг простиралась только степь, плоская, ровная, то зеленая от свежей травы, то красная от тюльпанов и маков, а то сияющая и белоснежная, аж до рези в глазах. А гор Рафиза побаивалась, уж слишком массивными и тяжелыми были они.»
«Праздник начался рано. Уже около двух часов пополудни гости собрались в просторной комнате, уселись за дастархан, накрытый прямо на полу. Отец невесты Болатбек, сложив ладони лодочкой, прочел перед едой молитву, провел ладонями по лицу, и все повторили вслед за ним.»
Все затихли, потому что баурсаки оказались волшебными. Оторваться невозможно. Игорь ел и думал, что, наверное, все дело в воздухе. Баурсак ведь внутри пустой, наполненный воздухом. А местный воздух и сравнивать нельзя с копотью и дымом города."
«Вода пахла листьями, нагретыми на солнце камнями и железом, и Игорю казалось, что, открывая рот, он впускает в себя речку целиком — с каменистыми берегами, извивающимися водорослями и закованными в металлическую чешую рыбами. И эта вода оживляет все внутри него. По берегам реки усаживаются загорелые рыбаки в панамках, в кустах шуршат пугливые косули, на ветвях деревьев плетут гнезда голосистые птицы. И надо всем этим гулко пульсирует красное солнце.»
«Махмудик взял за спинку стул, стоящий в углу, и подтащил к центру комнаты. Сел. Чуть тронул струны кобыза. У Игоря по позвоночнику побежали мурашки. Махмудик постучал пальцами по корпусу. Тыгыдык-тыгыдык-тыгыдык. Будто лошадь скачет. Тыгыдык-тыгыдык-тыгыдык. Смычок скользил, то скатываясь в хрип басов, то поднимаясь к агонизирующему визгу верхних нот. Затаив дыхание, Игорь слушал эту музыку, и чем дольше она длилась, тем явственней в ней начали возникать посторонние звуки. Вот защелкали клювами, защебетали птицы. Вот затопали, звонко захохотали бегущие друг за другом дети. Вот зашелестели колосья от налетевшего порыва ветра. Вот плеснулась рыба, зашуршал дождь и расколол небо раскатистый гром. Вот сухо, тихо, причмокивая беззубыми ртами, заплакали старики. В каждом звуке была своя история, а вместе они складывались в целый мир, как будто эта мелодия и была миром.»
«Сначала Игорю казалось, что все его мысли, все беспокойство стекает через ноги в землю, впитывается в песок вместе с водой, а потом он понял: нет, наоборот все. Беспокойство было от пустоты внутри. Как язык внутри колокола заденет металл всего лишь раз, а звук еще долго гуляет, отражаясь от стен. Но теперь земля медленно заполняла тело Игоря. Глушила вибрацию. Поглощала все звуки, все мысли, все слова. И спокойно становилось именно от этой глухоты.»
%text%